Известного исполнителя Игоря Растеряева сложно представить без гармошки. В интервью НЕВСКИМ НОВОСТЯМ артист рассказал о некоторых сюрпризах, которые заготовил для ближайшего концерта, как создаются песни и опыте выступления на улицах Хельсинки.
Игорь Растеряев 6 октября в клубе «Космонавт» представит новую концертную программу «Кнопки, струны, барабаны». Музыкант обещал исполнить песни под аккомпанемент неизменной гармошки и композиции в сопровождении приглашенных музыкантов. Как признался Растеряев, несмотря на, что песен о красотах Петербурга у него нет, этот город является для него особенным.
— Что значит для вас Петербург? Доводилось вдохновляться этим городом?
— В Петербурге меня вдохновляет то, что я здесь родился, то, что я самый коренной петербуржец из всех коренных петербуржцев в радиусе десяти километров. Мои предки — ингерманландцы, финны — жили здесь еще за 300 лет, а может и больше, до основания Санкт-Петербурга. По материнской лини все родственники — петербуржцы, ленинградцы, блокадники.
Из всех песен городу посвящена только одна — «Ленинградская». И в «Георгиевских ленточках» упоминается, но, опять же, это блокадный период берется. У меня нет ни одной песни, посвященной непосредственно Питеру, родному городу. Все так или иначе посвящено родине отца, волгоградским казачьим степям, реке Медведица. Вся тематика песен направлена в отцовскую сторону.
— Почему так получается?
— Думаю, потому, что Питер — город графический. Гармошка — это горизонтальный инструмент, степной, дорожный. Меха, которые раскрываются, — это горизонт, ширь. Наверное, поэтому он больше соответствует казачьим степям. Даже если взять песню «Ленинградская», там действия происходят на Дороге жизни, на льду Ладожского озера — это то же самое поле, только заснеженное, ледовое.
Нет никакой связи между тем, где ты прогуливаешься, что ты читаешь, что ты слушаешь с тем, что ты пишешь. Почему-то многие думают, что, если ты что-то такое слушаешь или читаешь, то это потом отразится на том, что ты будешь писать. Я такой связи не наблюдаю. Наоборот, все самые серьезные песни вылезли из ахинеи и дури, которую ты напеваешь себе под нос.
— Насколько сложен процесс создания песен?
— Всегда по-разному: бывает, что годами создаешь, а бывает — за один день. Сначала появляется мелодия, потом начинаешь играть на гармошке, пытаешься понять, про что эта вся история. Потом идет написание текста.
— О чем последняя песня, которую вы написали?
— Последнюю песню я написал вчера, так же, как и три предыдущих. Я их нигде не выкладывал, они будут спеты в конце года на моноспектакле, посвященном выходу второй книги. Моноспектакль — совсем новая для меня история, он станет презентацией книги. Там будут и новые песни, и интересные спецэффекты. Я практически в первый раз выйду лицом к лицу с залом уже не как парень с гармошкой, а как артист со своей книжкой, со своим материалом. Это волнительная для меня история, но деваться некуда: надо вылезать, рассказывать, делиться. Я без дела не сижу. Некоторые думают, что, если я песни не выкладывают в Сеть, то я, значит, чесом занимаюсь по корпоратам либо на рыбалке.
— На корпоративах вы вообще не выступаете? Даже за солидные гонорары?
— Нет, это не про меня, не было такого. Я могу согласиться, если у друга свадьба или день рождения. Но это не корпорат, это — мои друзья, я иду и пою. А так, чтобы на этом деньги зарабатывать — такого не было. Нет, вру — было один раз. Еще до всех концертов, когда вышла песня «Комбайнеры», на одной свадьбе был я. Но тогда вообще было непонятно, куда вся эта история пойдет.
— Есть ли у вас райдер?
— Конечно! Райдер у нас есть, но, в основном, технический. Очень важную роль играет то, на чем ты сидишь, и высота подставки для ноги. Тут важен буквально каждый сантиметр, потому что корпус гармошки должен упираться в колено.
— Но при этом вы выступали перед поисковыми отрядами, в колониях. Как там решали такие технические задачи?
— Выступать перед поисковиками в этом отношении легче. Они берут пенек, бензопилу, и срезают слой за слоем, пока не станет удобно сидеть. В колонии для детей выступал — это было специфически.
— Насколько для вас важна популярность?
— Я не особо ощущаю популярность: я иду по улице, и никто мне не бросается на шею, еду в метро и не чувствую пристального внимания. Сейчас все уже устаканилось. Кстати, в следующем году будем отмечать десятилетие нашей истории. За годы все успокоилось, нет шумихи, хайпа, но зато есть люди, которым это близко, которые выделяют наше творчество, приходят, слушают. И это хорошо!
— Когда вы поняли, что на песнях можно зарабатывать?
— В 2006 году в Финляндии. Мы поехали с отцом моего друга в Хельсинки, потому что он сказал, что там на улицах музыкантам очень хорошо платят. Я из театра со спектакля «Небесный тихоход» стащил сапоги, русскую рубаху, панталоны. Мы в этом во всем приехали в Хельсинки: я — с гармошкой, а он — с чечеточными ботинками. В Хельсинки мне понравилось: все культурно, ухоженно, но мы приехали в пятницу, и это было похоже на город пьяных людей. Я нарядился в русича, играю на гармошке. Играем десять минут — по нулям, ни одного евро, играем полчаса, сорок минут… А они все мимо идут, не знают ни Юру Шевчука, ни Юру Хоя, ни «Сектор Газа», ни «КиШа». Все мимо них пролетает: смотрят недоуменно и дальше идут. И тут выходит из магазина дружественный нам испанец. Видимо, ему с темпераментом в этой Финляндии тоже тесновато. Он говорит: «Давай русско, давай «Крейсер Аврора»». Я «Крейсер «Аврору»» слышал где-то по радио, а слов не знаю, на гармошке не играю. И тут он достает 20 евро — пальцы сами пошли. А потом говорит: «Давай «Буденный — наш братишка, с нами весь народ…»». Я что-то такое припоминаю из детства, и он достает 30 евро. Я сразу: «Мы красные кавалеристы…». Мы перепели весь репертуар детского хора Гостелерадио СССР. Не представляю, откуда он это знает, наверное, учился в СССР и нахватался. Мы с дядей Маратом вычистили все, испанец карманы выворачивал. Из 100 евро, которые мы заработали в этом денежно-музыкальном походе в забугорье, 99 евро кинул дружественный нам испанец, а остальной евро в виде центов распределился между щедрыми жителями города Хельсинки. Все деньги мы потом спустили на рыбные бутербродики.
— Как в целом воспринимают вашу музыку в других странах?
— Только русские принимают, это славянская история. Был в Германии: Кельн, Франкфурт-на-Майне, Мюнхен. Везде было достаточно много народу, и это были русские, в основном — эмигранты. Было несколько иностранцев, которым это тоже нравится, но это единичные случаи. В Питер приезжали из Германии на концерты, из Аргентины, по-моему, из ЮАР даже писали.
— По сути, вы уникальны в таком необычном стиле. Но как бы вы сами охарактеризовали свою музыку? Можно ли это назвать деревенским роком?
— Не знаю, но слово «рок» мне нравится. Это мне напоминает какую-то ленинградскую историю. Мне кажется, не так важно, как определять мою музыку, сейчас вообще все размыто: где рок, где не рок.
— Не могли бы вы немного рассказать о концерте 6 октября. Что это будет?
— Концерт будет в день рождения моей любимой прабабушки, которая не выбрасывала крошки, блокадницы Зинаиды Васильевны Яковлевой. Это будет презентация альбома, мы будем играть с музыкантами. Это мой первый Live-альбом, я никогда такие не записывал, но теперь только и буду так делать. Там все спето по-честному, а не то, что все эти склейки, где берут первый куплет с пятого дубля, а припев с 18 дубля. Если где-то слова забыл — поем дальше.
Автор:
Анна Карпова
Источник:
